Давай жить!
Название: Кружева.
Автор: Kaylerin
Бета: Итачи.
Фендом: Naruto
Пейринг: Карин|Сакура, намёками Наруто|Сакура, Саске|Сакура, Саске|Карин, Саске|Наруто.
Рейтинг: R
Жанр: drama, angst, hurt|comfort, deathfic
Статус: закончен.
Размер: миди
Предупреждения: femme-slash, AU, ООС
Дисклеймер: Kishimoto M.
Размещение: запрещено.
Разрешение автора на размещение его работы: получено.
Саммари: девочки на похоронах собственных душ.
От автора: не своя смерть мучительнее.
читать дальше
Боль завязалась в узел - тугой, неразрывный. Трепет тонких ниточек-нервов в голове - мигрень. Глаза воспалены от слёз, слезы мешаются с дождём. Капает на лоб, стекает холодом по скуле, вниз, по красноватой щеке. Свежесть рядом в воздухе, в лёгких, протискивается гладкой влажностью. Сакура прерывисто выдохнула - больно, не душевно - физически, души больше нет. Она умерла с ними.
Говорят, что любовь не делима на двоих. Сакура покачала головой - не правда. Она любила обоих. Тогда болела душа - протяжно завывала, выбиралась ночами из тела, пряталась по пыльным углам и касалась темноты разлитой тенью. Они не любили, она - да.
Гладкий гроб, ровные линии, вылизанные лаком. Углы острые, под краешком ребристое. Металла нет, только дерево - мёртвое, заточенное под смерть. Капли скользят прозрачными лентами по гладкой поверхности, срываются в чёрную землю. Полотно густой травы над разрытой могилой - зелено, свежо. Мягкая, наверное.
Деревьев почти нет, там, вдалеке, одно - почти сухое, умирающее от тяжелого давления умерших душ. Они не хотят уходить, прозрачными тенями устраиваются на ветках, наблюдают пустотой. Страшно. Совсем.
Земля осыпалась сырой горстью. На асфальтовой дорожке послышался стук каблуков. Туфли или сапоги. Сапоги, скорее всего, - уже осень. Конечно же, чёрные - нет сомнений.
Просто кто-то не выдержал. Такое часто бывает на похоронах - слёзы горестной потери или сквозящие фальшью, немой ужас и молчание, сухие рыдания сердца. Сакура дотронулась до мокрого гладкого материала капюшона и откинула его на спину. Холоднее, больнее. Капает на розовые волосы, не высыхает. Совсем мокро.
Она накрасила глаза тёмным - растеклось влажными линиями по бледной коже, ресницы замерзли, задрожали. Сакура, ты дура. Как же ты могла потерять их? Отпустить их?
Мужчина в чёрной робе с тоской оглядывает её, думает, что с ума сойдёт, наверное. Всего три месяца назад была здесь, с ним: хоронили вместе другого. Холодно обнимались, нуждались друг в друге, делили потерю в переплетении холодных пальцев.
Несчастная. Теперь и того потеряла.
Их хоронят рядом. Два гладких ровных камня. Две души. Две судьбы.
Наруто.
Саске.
- Нет их больше... - прошептала ему Сакура, поднимая взгляд. Глаза необычные - светлая зелень изумруда под водой. В такие можно часами смотреть, встречая непонимание или немую любовь, поддержку, волнение. Они видели это.
Худые ноги, бледные, лиловый синяк под правым коленом; полусапожки с маленьким аккуратным каблуком, чёрное пальто, тоненькое совсем, кожаное. Мёрзнет от горя и холода. Карин поднимает глаза: перчатки и шарф - чёрные кружева. Струятся паутиной по светлой коже, мучают зрение красотой.
Люди толпились под тяжестью усталости, слушали заунывные тягостные проповеди. Сакура замёрзла, хотелось закурить – мучительно. Карин стояла напротив, скользила едким взглядом – может и не страдает нехера. Сакура отвернулась. Нервы истощились, желчь внутри разлилась горьким ядом. Затошнило. Сбежать – не сбежать. Тут все люди чужие - ни его не знали, ни Наруто. Итачи справа от Карин, скользит уставшим взглядом по примятой траве, потом по гладкому гробу – задумывается - и на сапоги эти чёртовы. Сакура встречается с ним взглядом, делано кривит рот и отворачивается – никакого сочувствия тебе, обойдёшься.
Дождь холодный. Капает, холодом струится. Тяжелые тучи, низкие, давят тёмно-серым. Листья склеиваются от грязной воды, замерзают на ветру – бумажные, что ли.
Боль заскреблась тонкими коготками под рёбрами. Потеряла.
Наруто умер первым – в это было почти невозможно поверить. Он никогда не болел, никогда-никогда. Просто так вышло, наверное. Душа заразилась. Лейкоз. Было страшно. Он лечится, лейкоз этот.
Наруто стало плохо за неделю до диагноза. Отмахивались, а вышло…
В больницу Саске не пускали, мол, нельзя сейчас, позже. Он ругался, Сакура пожимала плечами – ничего сделать не могла. Наруто улыбался Сакуре, говорил – тебе халат идёт. А халат белизной светился, на ощупь грубый совсем, потёртый, и ткань тоненькая. Тогда в больнице, в конце лета, когда уже на тёплую землю проливались дожди, курить выбегала под старые металлические козырьки, задний двор – серый камень, пустой мусор. Дрожала, и долго не могла согреться потом в тёплых стенах больницы.
Вечером говорила с ним до самого ухода. Он улыбался вымученно, сонно прикрывая глаза. Сакура вздыхала на своё волнение, скользящим движением убирала вымокшую чёлку с его лба.
Наруто умер.
- Сакура.
- Да, да… Я опоздаю всего на пятнадцать минут. – Шумная улица отвлекала. Опоздание на работу – признак халатности – плохо. В трубке что-то затрещало. Мужчина с зонтом задел её плечом. Чертыхнулась с досады.
- Сакура, Наруто умер.
Как-то скрасилось: не было шума, не было улиц, не было мужчины с зонтом. Пустота. Чёрное полотно пустоты и белые ясные буквы – Наруто умер.
Это кино. Плёнка закончилась. Всё оборвалось – внутри, снаружи. Яд в сердце замёрз красивым хрупким снегом.
Прохожие толкались и дальше, чёртыхались, натыкаясь на бледную, почти прозрачную фигурку Сакуры в коротеньком тёмном пальто и в тёмно-зелёном кружеве перчаток.
***
- Я сама плела ему этот подарок, – ответила Сакура, заходя в пустую серую комнату. Холодно – сквозняк, обои расклеиваются от сырости, холодный пол и Саске на диване. В сером свете он кажется картинкой или воспоминанием – Сакура тогда пожалела, что допустила такую страшную мысль. Его же стереть можно, ластиком – он грифелем нарисован – серенький. Саске, останься.
Салфетка тоненькая, кружевная, с мягкими переплетениями. Паутинка. Шершавая на ощупь, лёгкая – карамельные нити. Саске долго смотрел на неё, пока Сакура давилась тяжёлым дымом тонких сигарет. Вспоминал.
Нужда друг в друге делает странные вещи. Сакура ждала этого всю жизнь, после смерти Наруто перестала, но дождалась. Само получилось. Он от отчаяния почти с ума сошел. Губы в кровь искусаны, солёные от слёз - кожу разъедает. Сакура помнила весь холод и солёную влажность грубоватых поцелуев. Это нельзя назвать занятием любовью, скорее, выражением боли.
Саске мучился. Он часто говорил о смерти, упомянул, что и ему немного осталось. Сакура боялась за него, переживала. Ночами – кофе и хождение по коврам квартиры из угла в угол. В три ночи не смогла дозвониться, поймала такси и к нему. Дверь открыла Карин. Две минуты молча смотрели друг на друга. Сакура со сбившемся дыханием, растрёпанная, со свежестью улиц - ждёт. Карин в махровом халате, совсем заспанная – достала ровную пачку сигарет, сверкнувшую натянутым полиэтиленом. Закурили.
Молча, в светло-голубых стенах подъезда, в витающей в воздухе пыли – царапает лёгкие.
Сакура отводила взгляд, глаза повлажнели. Карин поджала губы, убрала прядь тёмно-красных волос за ухо и уверенно обратилась к Сакуре:
- Не приезжай больше.
Было обидно. Кивнула, затушила сигарету о стену - так, что горящие искры в разные стороны, - ушла. Спать не ложилась – кошмары мучили один за другим – яркие, реалистичные. Просыпалась, вытирала слёзы и курить в холод улицы, на балконе, где видны тусклый свет фонарей, молчаливый серый камень домов и умирающие деревья.
Карин позвонила сама, в слезах, в отчаянии и полушёпотом спросила:
- Он у тебя?
Стало всё сразу ясно: не вернулся домой. Сакура закусила губу, молча покачала головой и сквозь слёзы прошептала ответ. Нет. Саске не у неё. Саске нет. Саске все ищут.
Сакура вздрагивает при каждом телефонном звонке, перед тяжелым коротким сном думала о том, что он мог уже умереть. Могут не найти, могут не узнать.
Саске нашли.
Сакура топталась при входе в морг, дрожащими пальцами держала пластиковый корпус мобильного телефона. Ветер холодный, залезает под тонкую кожу пальто и мурашками рассыпается по телу. Неприятно. Слёзы не кончались, глаза болели.
Карин вышла через пятнадцать минут, прижимая салфетку к дрожащим губам. Бледная совсем, дрожит.
- Они сказали – передозировка. – Голос сорвался, и в истерику, уткнулась в плечо Сакуре, сквозь рыдания договорила: Я даже не знаю, где он взял всю эту хрень…
Сакура молчала, обнимала Карин с отчаянием, положив бледную ладонь ей на голову. Внутри ничего не осталось – Саске забрал вторую половину души. Пусто, серо. Напротив них магазин с вычищенными стеклянными витринами и дорогой одеждой, ожерельями, сумками, туфлями, за ними - счастливые женщины, уставшие, глупые, несчастные. Да плевать на них. Там над метро, над толпой чёрно-белых людей красные цифры – атмосферное давление, проценты, время. Циферки мигают, переливаются, меняются. Так проходит жизнь – плавно и незаметно. Никто внимания не обратит на чужие смерти.
Карин всхлипнула и отстранилась. Сакура удивилась – может, такой Карин она больше не увидит.
Такой: с покрасневшим носом, влажными глазами, прокусанной губой – слабой.
Слабость, Карин, не для тебя. Даже, если ты потеряла его. Потеря так сильно бьёт под рёбра, что на сердце появляется трещина - кровоточащая, мучительная.
При ней Карин не будет убиваться. Одна, в тёмном углу, рыдая в маленькую подушку.
Потерять две половинки души, вырванные с корнем, две жизни, похороненные рядом в сырой земле.
Два выстрела – и все мимо.
- Мимо жизнь проходит, – затянувшись тонкой сигареткой, произнесла Цунаде. Томно выдохнула, внимательно посмотрела на Сакуру. Та кивнула в знак согласия. Проходит, мать её. И больше не возвращается. Цунаде томно вздохнула, изящно поправила причёску, махнула официанту.
- Ты к ней езжай. Обе убиваетесь - так убивайтесь вместе.
Сакура пожала худыми плечиками, устало скользнула взглядом по высокой шее женщины, светлым волосам, объёмной груди, туго перетянутой декольте. Цунаде улыбнулась мальчику-официанту и поднялась с места.
- Пойдём, подвезу тебя. Завтра похороны, тебе выспаться надо. – Цунаде подхватила длинный кожаный кошелек, Сакура безразлично взглянула на тяжёлые перстни с янтарём и изумрудами на аристократичных пальцах женщины и поднялась. На полупрозрачную блузку натянула тонкую курточку, из мягкой теплоты сумочки достала пару кружевных перчаток. Цунаде прищурила глаза и улыбнулась.
- Хорошая работа. – Цинично как-то вышло. Мальчик в чёрном пиджаке подбежал к Цунаде помочь надеть длинное тяжелое пальто, надушенное дорогими духами, украшенное густым мехом.
- Я же мёрзну всегда, – как бы оправдываясь, произнесла Цунаде, заметив пустой взгляд Сакуры, скользящий по пальто. Та кивнула и села на холодное кожаное сидение красной BMW. Сигаретное марево, сладкие духи – тошнит. Время не тянулось – нечёткие цвета машин проносились мимо неопределёнными формами. Машина затормозила у ровного бордюра. Сакура махнула Цунаде на прощание, проводила взглядом мерцающий свет фар, разлившийся на мокром холодном асфальте. В подъезде грязно – ремонт: газеты, пол, выбеленный мазками краски, веник. Стук каблуков эхом отдавался в тёмную высоту дома. Кто бы мог подумать – своё всё потерять почти сразу. Больно. Дыхание прервалось - правда, больно – прямо в сердце кончиком ножа. Сакура прислонилась к серому металлу двери, руку на сердце и в кулак. Нервы занялись. Как бы за ними не уйти – душу отняли, а жить без души долго не получится.
Ласковый голосок два слова шепчет – Карин, слабость.
Мысли о смерти развеиваются. Карин не станет держать себя в руках – умрёт за ней. Нельзя так. Сердце плотным комочком стукнуло, и боль утихла, дыхание из приоткрытых губ вылетало спокойнее.
Дома мягко и тепло, пыльный ночничок бросает персиковый свет на махровый ковёр. Спицы тонкие, гладкие, как та иголка, что колит в сердце, протыкает. Маленькое движение, аккуратное, и уже другое. Наруто нравилось, как Сакура вяжет или плетёт. Саске улыбался, наблюдая. Это было редко. Это было приятно. Воспоминание.
Неспешное шарканье, шёпот, Цунаде прячет глаза под тёмной сеточкой, Карин хмурится, закусывает пухлую губку и краснеет болезненным румянцем. Больно-то как. Итачи останавливается, оборачивается. Сакура в ответ хмурится – надоел. Цунаде что-то шепчет ему на ухо, тот кивает и женщина уходит, стуча высокой шпилькой по треснувшей плитке.
- Подвезу тебя. – Равнодушный - смерть брата изнутри убивает. Итачи прикрывает глаза. У него ресницы длинные, женские. В длинных волосах путается ветер, рассыпаются по плечам.
- Я на метро… - неуверенно отвечает Сакура, провожая взглядом удаляющуюся фигурку Карин. В метро нельзя. Там одиночество совсем съедает – стены становятся мягкими, сердце через удар бьётся, и люди – молчаливые, равнодушные, осуждают. Им сказать хочется – жизнь проходит. В минуту перед смертью не вспомните ничего и никого – выбирать придётся.
Итачи не ушёл. Безразлично скользнул взглядом по Сакуре, а вспомнил Саске. Ветер занялся сильнее, с режущим холодом. Сакура поёжилась и тихонько пошла за Учиха.
Тяжело - идти, дышать, думать.
Надо вышить их жизни – тогда ничего не забудешь - ни детали, ни стяжка. На кружевах всё видно – все пути, две жизни: одна душа, ещё одна душа. Всё связано прозрачными нитками, тонкими, но неразрывными.
Чёрная «митсубиси» – невычурная, аккуратная, как сам Итачи. Он не говорит. Сакура робко пристёгивается ремнём, дрожит после холодной улицы, смотрит в окно – капли разбиваются, тают – ничего не видно.
- Даже не думай о смерти после этого.
Сакура нахмурилась, сжала руки в замочек и с усилием выговорила:
- Мне больше не за что держаться. У меня души нет.
- Ты любила его?
- Их. Я их любила.
И больше не слова. Аристократичная красота напоминала Саске. Похожи. Сакура закусила губу, стараясь не расплакаться. Итачи знает о жизни, знает о том, что она проходит мимо, замотанная в шелка, повязанная старой тряпкой, цепляется каблуками за мелкие камушки и легко перепрыгивает пропасти, а потом уходит - её больше не видно.
Красный свет светофора расплывается на лобовом стекле склизким пятном. Реклама мокнет под дождём, стираются буквы, появляются новые, мокнет обувь и облупленная краска зданий. Свежо и страшно. Серо и горько. Люди такие разные, а кажутся одним месивом. Раньше они нужны были, теперь – всё равно. Сакура цепляется взглядом за худую фигурку с длинными тёмно-красными волосами, каскадом спадающими на тёмную ткань пальто. Карин.
- Останови. – Хочет крикнуть, горло болит – шепчет. Итачи переводит молчаливый вопросительный взгляд с Сакуры на людей за мокрым стеклом. Кивает. Сакура хватает сумку, выбегает, и снова под дождь.
Прохожие путаются под ногами, мешают. Пустые люди, ненужные ей.
- Карин… - Та поворачивается, почти без удивления рассматривает бледное лицо, зелень блестящих глаз.
- Ты от меня отстанешь когда-нибудь?
Сакура молчит. Дождь стекает медленно, забирая последнее тепло. Прозрачные капли на сетке кружев - падают, застывают.
Карин поджимает губы, разворачивается, уходит. Слёзы комом застревают в горле – скользкие, до кашля. Карин откидывает промокшую чёлку со лба, поднимает глаза – оборачивается. Дура. Дрожит, на руки смотрит, светло-розовые волосы промокли, растрепались – ненормальная. Карин хватает Сакуру за руку, чувствует шершавые кружева, осторожно проводит большим пальцем, ощущая.
Сакура вздрогнула. За ней пришлось почти бежать, поскальзываться и чуть не падать. Карин в спешке чертыхнулась на чёрную «митсубиси», резко затормозившую перед ними на переходе.
Сакура присмотрелась – Итачи. Плевать. Не до него.
- Ко мне поедешь. Отдать тебе кое-что хочу, – зло проговорила Карин, роясь в сумочке, доставая пластиковую карточку на метро. Сакура кивнула, вытерла со лба тяжёлые дождевые капли и обе нырнули в толпу уставших людей.
***
Мне тяжело, понимаешь? Больно. Разрывается всё внутри – так что до слез, до рези под веками. Во мне есть частичка души. Может быть. Потеряю – умру.
Сакура вытерла горячие, тяжёлые слёзы, всхлипнула. Ничего не делает – только плачет и думает, мучается. Умирает.
Кофе горячий, приятный. Карин достаёт из маленького деревянного кухонного шкафчика пыльную бутылку коньяка – наливает в кофе и придвигает чашку Сакуре.
Алкоголь тёплый – мягкой ватой на нервы, бальзамом на сердце. Сакура кривит рот – горько. Карин пожимает плечами, снимает очки, протирает кухонным полотенцем.
- Я так привыкла.
Ноги замёрзли в холоде пола. Во рту по-прежнему горечь. Карин достаёт чёрную коробочку – подарочная, обтянутая бархатом. Держит в руках, рассматривает. Сакура сидит на мягкой диване, обняв колени – ожидание нервно дёргает внутри. В маленькой комнатке маленькой квартиры с ровными книжными шкафами, холодными обоями, темнотой, разлитой в холодных углах - Сакура привыкла к такому.
Салфетка – прозрачная, шершавая тонкими нитками, плотными узорами. Знакомая – укол булавкой в палец, иглой в сердце. Холод ложится на руки, сжимающие белую ткань. В этом искусстве можно что-то вечно искать.
Карин присаживается рядом, расстилает работу на коленях, приглаживает углы. Внимательно рассматривает. Сакура наклоняет голову, улыбается – еле заметно, воспоминаниям.
- Это сложно, наверное… - Срывающимся шёпотом спрашивает Карин и прячет лицо за длинной чёлкой.
- Я могу тебя научить.
Она обещает – Карин верит. Сакура приезжает около полудня после коротких часов работы – зажигает маленькую свечку в тёмно-зелёном подсвечнике из гладкого фарфора. Свет падает на зеркальные поверхности, поскальзывается и растекается неровной лужей. У Карин красивые руки, бледные пальцы, ловкие. Коклюшка тянет нитку, сползая по мягкой подушке. Сакура следит, прикрывая глаза, улыбается.
Они говорят вечерами о прошлом, обжигаются крепким кофе, выдыхают молочно-белый сигаретный дым.
Обе рисуют на сколке жизнь ровными линиями, пересечениями. В каждом переплете значимое – тихий вдох, стук сердца, улыбка, прикосновение. Карин улыбается, Сакура отводит взгляд.
Каждый узор - новый поворот в их жизни, плохо забытые омуты прошлого. Хочется верить, целуя дыханием холодное стекло, рассматривая ворох пожелтевших листьев на мокром асфальте, хочется чуть-чуть побольше жить.
Сакура находит старый шарф Наруто, проводит пальцем, сжимает в кулаке, и к сердцу – больно. Слёзы горькие. Одиночество в тени пугает.
Карин отводит взгляд, подходит ближе, обнимает – терзание делить на двоих проще, боль притупляется. Тихий вдох, Сакура прикрывает глаза, чувствуя на губах мягкие пухлые губы – горечь мешается со сладким.
Прерывистый вдох, привыкание. Карин вытирает слёзы с теплых щёк усталыми пальцами, когда Сакура почти в отчаянии кидается ей на шею. Так глупо было – терпеть.
Убиваться вместе так, чтобы боль соприкасалась, чтобы сердце трепыхнулось, как в последний раз.
Сакура уже не плачет, путается пальцами в тёмно-красных волосах, отвечая на циничный поцелуй.
Это несчастье – деление на двоих. Когда одна, мёрзнешь, а вдвоём серый свет начинает, наконец, казаться белым. Сердца бьются в унисон под тонкой белой простынёй, когда пальцы плетут из тонких светлых нитей жизнь на кружевах.
Автор: Kaylerin
Бета: Итачи.
Фендом: Naruto
Пейринг: Карин|Сакура, намёками Наруто|Сакура, Саске|Сакура, Саске|Карин, Саске|Наруто.
Рейтинг: R
Жанр: drama, angst, hurt|comfort, deathfic
Статус: закончен.
Размер: миди
Предупреждения: femme-slash, AU, ООС
Дисклеймер: Kishimoto M.
Размещение: запрещено.
Разрешение автора на размещение его работы: получено.
Саммари: девочки на похоронах собственных душ.
От автора: не своя смерть мучительнее.
читать дальше
Боль завязалась в узел - тугой, неразрывный. Трепет тонких ниточек-нервов в голове - мигрень. Глаза воспалены от слёз, слезы мешаются с дождём. Капает на лоб, стекает холодом по скуле, вниз, по красноватой щеке. Свежесть рядом в воздухе, в лёгких, протискивается гладкой влажностью. Сакура прерывисто выдохнула - больно, не душевно - физически, души больше нет. Она умерла с ними.
Говорят, что любовь не делима на двоих. Сакура покачала головой - не правда. Она любила обоих. Тогда болела душа - протяжно завывала, выбиралась ночами из тела, пряталась по пыльным углам и касалась темноты разлитой тенью. Они не любили, она - да.
Гладкий гроб, ровные линии, вылизанные лаком. Углы острые, под краешком ребристое. Металла нет, только дерево - мёртвое, заточенное под смерть. Капли скользят прозрачными лентами по гладкой поверхности, срываются в чёрную землю. Полотно густой травы над разрытой могилой - зелено, свежо. Мягкая, наверное.
Деревьев почти нет, там, вдалеке, одно - почти сухое, умирающее от тяжелого давления умерших душ. Они не хотят уходить, прозрачными тенями устраиваются на ветках, наблюдают пустотой. Страшно. Совсем.
Земля осыпалась сырой горстью. На асфальтовой дорожке послышался стук каблуков. Туфли или сапоги. Сапоги, скорее всего, - уже осень. Конечно же, чёрные - нет сомнений.
Просто кто-то не выдержал. Такое часто бывает на похоронах - слёзы горестной потери или сквозящие фальшью, немой ужас и молчание, сухие рыдания сердца. Сакура дотронулась до мокрого гладкого материала капюшона и откинула его на спину. Холоднее, больнее. Капает на розовые волосы, не высыхает. Совсем мокро.
Она накрасила глаза тёмным - растеклось влажными линиями по бледной коже, ресницы замерзли, задрожали. Сакура, ты дура. Как же ты могла потерять их? Отпустить их?
Мужчина в чёрной робе с тоской оглядывает её, думает, что с ума сойдёт, наверное. Всего три месяца назад была здесь, с ним: хоронили вместе другого. Холодно обнимались, нуждались друг в друге, делили потерю в переплетении холодных пальцев.
Несчастная. Теперь и того потеряла.
Их хоронят рядом. Два гладких ровных камня. Две души. Две судьбы.
Наруто.
Саске.
- Нет их больше... - прошептала ему Сакура, поднимая взгляд. Глаза необычные - светлая зелень изумруда под водой. В такие можно часами смотреть, встречая непонимание или немую любовь, поддержку, волнение. Они видели это.
Худые ноги, бледные, лиловый синяк под правым коленом; полусапожки с маленьким аккуратным каблуком, чёрное пальто, тоненькое совсем, кожаное. Мёрзнет от горя и холода. Карин поднимает глаза: перчатки и шарф - чёрные кружева. Струятся паутиной по светлой коже, мучают зрение красотой.
Люди толпились под тяжестью усталости, слушали заунывные тягостные проповеди. Сакура замёрзла, хотелось закурить – мучительно. Карин стояла напротив, скользила едким взглядом – может и не страдает нехера. Сакура отвернулась. Нервы истощились, желчь внутри разлилась горьким ядом. Затошнило. Сбежать – не сбежать. Тут все люди чужие - ни его не знали, ни Наруто. Итачи справа от Карин, скользит уставшим взглядом по примятой траве, потом по гладкому гробу – задумывается - и на сапоги эти чёртовы. Сакура встречается с ним взглядом, делано кривит рот и отворачивается – никакого сочувствия тебе, обойдёшься.
Дождь холодный. Капает, холодом струится. Тяжелые тучи, низкие, давят тёмно-серым. Листья склеиваются от грязной воды, замерзают на ветру – бумажные, что ли.
Боль заскреблась тонкими коготками под рёбрами. Потеряла.
Наруто умер первым – в это было почти невозможно поверить. Он никогда не болел, никогда-никогда. Просто так вышло, наверное. Душа заразилась. Лейкоз. Было страшно. Он лечится, лейкоз этот.
Наруто стало плохо за неделю до диагноза. Отмахивались, а вышло…
В больницу Саске не пускали, мол, нельзя сейчас, позже. Он ругался, Сакура пожимала плечами – ничего сделать не могла. Наруто улыбался Сакуре, говорил – тебе халат идёт. А халат белизной светился, на ощупь грубый совсем, потёртый, и ткань тоненькая. Тогда в больнице, в конце лета, когда уже на тёплую землю проливались дожди, курить выбегала под старые металлические козырьки, задний двор – серый камень, пустой мусор. Дрожала, и долго не могла согреться потом в тёплых стенах больницы.
Вечером говорила с ним до самого ухода. Он улыбался вымученно, сонно прикрывая глаза. Сакура вздыхала на своё волнение, скользящим движением убирала вымокшую чёлку с его лба.
Наруто умер.
- Сакура.
- Да, да… Я опоздаю всего на пятнадцать минут. – Шумная улица отвлекала. Опоздание на работу – признак халатности – плохо. В трубке что-то затрещало. Мужчина с зонтом задел её плечом. Чертыхнулась с досады.
- Сакура, Наруто умер.
Как-то скрасилось: не было шума, не было улиц, не было мужчины с зонтом. Пустота. Чёрное полотно пустоты и белые ясные буквы – Наруто умер.
Это кино. Плёнка закончилась. Всё оборвалось – внутри, снаружи. Яд в сердце замёрз красивым хрупким снегом.
Прохожие толкались и дальше, чёртыхались, натыкаясь на бледную, почти прозрачную фигурку Сакуры в коротеньком тёмном пальто и в тёмно-зелёном кружеве перчаток.
***
- Я сама плела ему этот подарок, – ответила Сакура, заходя в пустую серую комнату. Холодно – сквозняк, обои расклеиваются от сырости, холодный пол и Саске на диване. В сером свете он кажется картинкой или воспоминанием – Сакура тогда пожалела, что допустила такую страшную мысль. Его же стереть можно, ластиком – он грифелем нарисован – серенький. Саске, останься.
Салфетка тоненькая, кружевная, с мягкими переплетениями. Паутинка. Шершавая на ощупь, лёгкая – карамельные нити. Саске долго смотрел на неё, пока Сакура давилась тяжёлым дымом тонких сигарет. Вспоминал.
Нужда друг в друге делает странные вещи. Сакура ждала этого всю жизнь, после смерти Наруто перестала, но дождалась. Само получилось. Он от отчаяния почти с ума сошел. Губы в кровь искусаны, солёные от слёз - кожу разъедает. Сакура помнила весь холод и солёную влажность грубоватых поцелуев. Это нельзя назвать занятием любовью, скорее, выражением боли.
Саске мучился. Он часто говорил о смерти, упомянул, что и ему немного осталось. Сакура боялась за него, переживала. Ночами – кофе и хождение по коврам квартиры из угла в угол. В три ночи не смогла дозвониться, поймала такси и к нему. Дверь открыла Карин. Две минуты молча смотрели друг на друга. Сакура со сбившемся дыханием, растрёпанная, со свежестью улиц - ждёт. Карин в махровом халате, совсем заспанная – достала ровную пачку сигарет, сверкнувшую натянутым полиэтиленом. Закурили.
Молча, в светло-голубых стенах подъезда, в витающей в воздухе пыли – царапает лёгкие.
Сакура отводила взгляд, глаза повлажнели. Карин поджала губы, убрала прядь тёмно-красных волос за ухо и уверенно обратилась к Сакуре:
- Не приезжай больше.
Было обидно. Кивнула, затушила сигарету о стену - так, что горящие искры в разные стороны, - ушла. Спать не ложилась – кошмары мучили один за другим – яркие, реалистичные. Просыпалась, вытирала слёзы и курить в холод улицы, на балконе, где видны тусклый свет фонарей, молчаливый серый камень домов и умирающие деревья.
Карин позвонила сама, в слезах, в отчаянии и полушёпотом спросила:
- Он у тебя?
Стало всё сразу ясно: не вернулся домой. Сакура закусила губу, молча покачала головой и сквозь слёзы прошептала ответ. Нет. Саске не у неё. Саске нет. Саске все ищут.
Сакура вздрагивает при каждом телефонном звонке, перед тяжелым коротким сном думала о том, что он мог уже умереть. Могут не найти, могут не узнать.
Саске нашли.
Сакура топталась при входе в морг, дрожащими пальцами держала пластиковый корпус мобильного телефона. Ветер холодный, залезает под тонкую кожу пальто и мурашками рассыпается по телу. Неприятно. Слёзы не кончались, глаза болели.
Карин вышла через пятнадцать минут, прижимая салфетку к дрожащим губам. Бледная совсем, дрожит.
- Они сказали – передозировка. – Голос сорвался, и в истерику, уткнулась в плечо Сакуре, сквозь рыдания договорила: Я даже не знаю, где он взял всю эту хрень…
Сакура молчала, обнимала Карин с отчаянием, положив бледную ладонь ей на голову. Внутри ничего не осталось – Саске забрал вторую половину души. Пусто, серо. Напротив них магазин с вычищенными стеклянными витринами и дорогой одеждой, ожерельями, сумками, туфлями, за ними - счастливые женщины, уставшие, глупые, несчастные. Да плевать на них. Там над метро, над толпой чёрно-белых людей красные цифры – атмосферное давление, проценты, время. Циферки мигают, переливаются, меняются. Так проходит жизнь – плавно и незаметно. Никто внимания не обратит на чужие смерти.
Карин всхлипнула и отстранилась. Сакура удивилась – может, такой Карин она больше не увидит.
Такой: с покрасневшим носом, влажными глазами, прокусанной губой – слабой.
Слабость, Карин, не для тебя. Даже, если ты потеряла его. Потеря так сильно бьёт под рёбра, что на сердце появляется трещина - кровоточащая, мучительная.
При ней Карин не будет убиваться. Одна, в тёмном углу, рыдая в маленькую подушку.
Потерять две половинки души, вырванные с корнем, две жизни, похороненные рядом в сырой земле.
Два выстрела – и все мимо.
- Мимо жизнь проходит, – затянувшись тонкой сигареткой, произнесла Цунаде. Томно выдохнула, внимательно посмотрела на Сакуру. Та кивнула в знак согласия. Проходит, мать её. И больше не возвращается. Цунаде томно вздохнула, изящно поправила причёску, махнула официанту.
- Ты к ней езжай. Обе убиваетесь - так убивайтесь вместе.
Сакура пожала худыми плечиками, устало скользнула взглядом по высокой шее женщины, светлым волосам, объёмной груди, туго перетянутой декольте. Цунаде улыбнулась мальчику-официанту и поднялась с места.
- Пойдём, подвезу тебя. Завтра похороны, тебе выспаться надо. – Цунаде подхватила длинный кожаный кошелек, Сакура безразлично взглянула на тяжёлые перстни с янтарём и изумрудами на аристократичных пальцах женщины и поднялась. На полупрозрачную блузку натянула тонкую курточку, из мягкой теплоты сумочки достала пару кружевных перчаток. Цунаде прищурила глаза и улыбнулась.
- Хорошая работа. – Цинично как-то вышло. Мальчик в чёрном пиджаке подбежал к Цунаде помочь надеть длинное тяжелое пальто, надушенное дорогими духами, украшенное густым мехом.
- Я же мёрзну всегда, – как бы оправдываясь, произнесла Цунаде, заметив пустой взгляд Сакуры, скользящий по пальто. Та кивнула и села на холодное кожаное сидение красной BMW. Сигаретное марево, сладкие духи – тошнит. Время не тянулось – нечёткие цвета машин проносились мимо неопределёнными формами. Машина затормозила у ровного бордюра. Сакура махнула Цунаде на прощание, проводила взглядом мерцающий свет фар, разлившийся на мокром холодном асфальте. В подъезде грязно – ремонт: газеты, пол, выбеленный мазками краски, веник. Стук каблуков эхом отдавался в тёмную высоту дома. Кто бы мог подумать – своё всё потерять почти сразу. Больно. Дыхание прервалось - правда, больно – прямо в сердце кончиком ножа. Сакура прислонилась к серому металлу двери, руку на сердце и в кулак. Нервы занялись. Как бы за ними не уйти – душу отняли, а жить без души долго не получится.
Ласковый голосок два слова шепчет – Карин, слабость.
Мысли о смерти развеиваются. Карин не станет держать себя в руках – умрёт за ней. Нельзя так. Сердце плотным комочком стукнуло, и боль утихла, дыхание из приоткрытых губ вылетало спокойнее.
Дома мягко и тепло, пыльный ночничок бросает персиковый свет на махровый ковёр. Спицы тонкие, гладкие, как та иголка, что колит в сердце, протыкает. Маленькое движение, аккуратное, и уже другое. Наруто нравилось, как Сакура вяжет или плетёт. Саске улыбался, наблюдая. Это было редко. Это было приятно. Воспоминание.
Неспешное шарканье, шёпот, Цунаде прячет глаза под тёмной сеточкой, Карин хмурится, закусывает пухлую губку и краснеет болезненным румянцем. Больно-то как. Итачи останавливается, оборачивается. Сакура в ответ хмурится – надоел. Цунаде что-то шепчет ему на ухо, тот кивает и женщина уходит, стуча высокой шпилькой по треснувшей плитке.
- Подвезу тебя. – Равнодушный - смерть брата изнутри убивает. Итачи прикрывает глаза. У него ресницы длинные, женские. В длинных волосах путается ветер, рассыпаются по плечам.
- Я на метро… - неуверенно отвечает Сакура, провожая взглядом удаляющуюся фигурку Карин. В метро нельзя. Там одиночество совсем съедает – стены становятся мягкими, сердце через удар бьётся, и люди – молчаливые, равнодушные, осуждают. Им сказать хочется – жизнь проходит. В минуту перед смертью не вспомните ничего и никого – выбирать придётся.
Итачи не ушёл. Безразлично скользнул взглядом по Сакуре, а вспомнил Саске. Ветер занялся сильнее, с режущим холодом. Сакура поёжилась и тихонько пошла за Учиха.
Тяжело - идти, дышать, думать.
Надо вышить их жизни – тогда ничего не забудешь - ни детали, ни стяжка. На кружевах всё видно – все пути, две жизни: одна душа, ещё одна душа. Всё связано прозрачными нитками, тонкими, но неразрывными.
Чёрная «митсубиси» – невычурная, аккуратная, как сам Итачи. Он не говорит. Сакура робко пристёгивается ремнём, дрожит после холодной улицы, смотрит в окно – капли разбиваются, тают – ничего не видно.
- Даже не думай о смерти после этого.
Сакура нахмурилась, сжала руки в замочек и с усилием выговорила:
- Мне больше не за что держаться. У меня души нет.
- Ты любила его?
- Их. Я их любила.
И больше не слова. Аристократичная красота напоминала Саске. Похожи. Сакура закусила губу, стараясь не расплакаться. Итачи знает о жизни, знает о том, что она проходит мимо, замотанная в шелка, повязанная старой тряпкой, цепляется каблуками за мелкие камушки и легко перепрыгивает пропасти, а потом уходит - её больше не видно.
Красный свет светофора расплывается на лобовом стекле склизким пятном. Реклама мокнет под дождём, стираются буквы, появляются новые, мокнет обувь и облупленная краска зданий. Свежо и страшно. Серо и горько. Люди такие разные, а кажутся одним месивом. Раньше они нужны были, теперь – всё равно. Сакура цепляется взглядом за худую фигурку с длинными тёмно-красными волосами, каскадом спадающими на тёмную ткань пальто. Карин.
- Останови. – Хочет крикнуть, горло болит – шепчет. Итачи переводит молчаливый вопросительный взгляд с Сакуры на людей за мокрым стеклом. Кивает. Сакура хватает сумку, выбегает, и снова под дождь.
Прохожие путаются под ногами, мешают. Пустые люди, ненужные ей.
- Карин… - Та поворачивается, почти без удивления рассматривает бледное лицо, зелень блестящих глаз.
- Ты от меня отстанешь когда-нибудь?
Сакура молчит. Дождь стекает медленно, забирая последнее тепло. Прозрачные капли на сетке кружев - падают, застывают.
Карин поджимает губы, разворачивается, уходит. Слёзы комом застревают в горле – скользкие, до кашля. Карин откидывает промокшую чёлку со лба, поднимает глаза – оборачивается. Дура. Дрожит, на руки смотрит, светло-розовые волосы промокли, растрепались – ненормальная. Карин хватает Сакуру за руку, чувствует шершавые кружева, осторожно проводит большим пальцем, ощущая.
Сакура вздрогнула. За ней пришлось почти бежать, поскальзываться и чуть не падать. Карин в спешке чертыхнулась на чёрную «митсубиси», резко затормозившую перед ними на переходе.
Сакура присмотрелась – Итачи. Плевать. Не до него.
- Ко мне поедешь. Отдать тебе кое-что хочу, – зло проговорила Карин, роясь в сумочке, доставая пластиковую карточку на метро. Сакура кивнула, вытерла со лба тяжёлые дождевые капли и обе нырнули в толпу уставших людей.
***
Мне тяжело, понимаешь? Больно. Разрывается всё внутри – так что до слез, до рези под веками. Во мне есть частичка души. Может быть. Потеряю – умру.
Сакура вытерла горячие, тяжёлые слёзы, всхлипнула. Ничего не делает – только плачет и думает, мучается. Умирает.
Кофе горячий, приятный. Карин достаёт из маленького деревянного кухонного шкафчика пыльную бутылку коньяка – наливает в кофе и придвигает чашку Сакуре.
Алкоголь тёплый – мягкой ватой на нервы, бальзамом на сердце. Сакура кривит рот – горько. Карин пожимает плечами, снимает очки, протирает кухонным полотенцем.
- Я так привыкла.
Ноги замёрзли в холоде пола. Во рту по-прежнему горечь. Карин достаёт чёрную коробочку – подарочная, обтянутая бархатом. Держит в руках, рассматривает. Сакура сидит на мягкой диване, обняв колени – ожидание нервно дёргает внутри. В маленькой комнатке маленькой квартиры с ровными книжными шкафами, холодными обоями, темнотой, разлитой в холодных углах - Сакура привыкла к такому.
Салфетка – прозрачная, шершавая тонкими нитками, плотными узорами. Знакомая – укол булавкой в палец, иглой в сердце. Холод ложится на руки, сжимающие белую ткань. В этом искусстве можно что-то вечно искать.
Карин присаживается рядом, расстилает работу на коленях, приглаживает углы. Внимательно рассматривает. Сакура наклоняет голову, улыбается – еле заметно, воспоминаниям.
- Это сложно, наверное… - Срывающимся шёпотом спрашивает Карин и прячет лицо за длинной чёлкой.
- Я могу тебя научить.
Она обещает – Карин верит. Сакура приезжает около полудня после коротких часов работы – зажигает маленькую свечку в тёмно-зелёном подсвечнике из гладкого фарфора. Свет падает на зеркальные поверхности, поскальзывается и растекается неровной лужей. У Карин красивые руки, бледные пальцы, ловкие. Коклюшка тянет нитку, сползая по мягкой подушке. Сакура следит, прикрывая глаза, улыбается.
Они говорят вечерами о прошлом, обжигаются крепким кофе, выдыхают молочно-белый сигаретный дым.
Обе рисуют на сколке жизнь ровными линиями, пересечениями. В каждом переплете значимое – тихий вдох, стук сердца, улыбка, прикосновение. Карин улыбается, Сакура отводит взгляд.
Каждый узор - новый поворот в их жизни, плохо забытые омуты прошлого. Хочется верить, целуя дыханием холодное стекло, рассматривая ворох пожелтевших листьев на мокром асфальте, хочется чуть-чуть побольше жить.
Сакура находит старый шарф Наруто, проводит пальцем, сжимает в кулаке, и к сердцу – больно. Слёзы горькие. Одиночество в тени пугает.
Карин отводит взгляд, подходит ближе, обнимает – терзание делить на двоих проще, боль притупляется. Тихий вдох, Сакура прикрывает глаза, чувствуя на губах мягкие пухлые губы – горечь мешается со сладким.
Прерывистый вдох, привыкание. Карин вытирает слёзы с теплых щёк усталыми пальцами, когда Сакура почти в отчаянии кидается ей на шею. Так глупо было – терпеть.
Убиваться вместе так, чтобы боль соприкасалась, чтобы сердце трепыхнулось, как в последний раз.
Сакура уже не плачет, путается пальцами в тёмно-красных волосах, отвечая на циничный поцелуй.
Это несчастье – деление на двоих. Когда одна, мёрзнешь, а вдвоём серый свет начинает, наконец, казаться белым. Сердца бьются в унисон под тонкой белой простынёй, когда пальцы плетут из тонких светлых нитей жизнь на кружевах.
@темы: Not my, Shoujo-ai, Sakura/Karin, Fanfiction
-
-
15.08.2011 в 20:26Мне больно это читать.
-
-
18.08.2011 в 11:13И все-таки жаль.